Сведения о фонетических особенностях общетюркской лексики в чувашском языке ученым известны давно. Теперь же на повестке дня стоит задача составления более или менее цельного и систематического фонетического описания этого пласта лексики, поскольку это необходимо для других разделов чувашеведной лингвистики, например, исторической лексикологии и этимологии.
    Один из видных советских тюркологов, посвятивший многие годы своей научной деятельности тюркской этимологии, покойный проф. Э.В. Севортян в своей последней работе «Этимологический словарь тюркских языков» (т. I) писал: «В этимологических исследованиях по разным языкам центр тяжести анализа нередко переносится в область фонетических изысканий, когда на основе установленных в науке историко-фонетических процессов и их закономерностей в данном языке и родственной с ним языковой общности воссоздается предельно достижимый фонетический облик этимологизируемого слова» (ЭСТЯ, I, 29).
    Хотя для действительной этимологии ограничение фонетическими изысканиями, безусловно, нежелательно, тем не менее для этимолога хорошее знание историко-фонетических процессов в семье исследуемых родственных языков и их отражения в данном языке является первейшей необходимостью, ибо достоверность той или иной конкретной этимологии зависит, прежде всего, от правильности фонетической реконструкции.
    Свободная ориентация в историко-фонетических процессах и их отражениях в конкретных тюркских языках, в закономерностях фонетико-фонологических соответствий между данным и родственными ему тюркскими языками, хорошее знание фонетико-фонологических особенностей разных пластов современной лексики особенно важны для успешных занятий в области чувашской этимологии, поскольку этот язык, как известно, в фонетическом отношении значительно отличается от всех тюркских языков.
    Итак, что мы понимаем под общетюркской лексикой в чувашском языке? Под общетюркской лексикой в составе конкретного языка мы понимаем тот пласт лексики, который параллельно представлен во всех или в абсолютном большинстве тюркских языков. Конечно, это несколько условная общность слов, ибо здесь могут быть заимствования друг у друга и параллельные заимствования из чужих, неродственных языков; не все слова в этимологическом ряду могут восходить к одному языку-источнику, они вполне могут быть результатами параллельного развития из разных родственных источников. Но тем не менее выделение т. н. общетюркской лексики в составе конкретного языка — это единственно надежный путь отделения в языке древнейшей лексики от новой и новейшей. А для этимологии, а также для исторической фонетики конкретного языка в таком отделении есть большой смысл. Даже заимствования, если они общетюркского характера, могут дать многое для выяснения закономерностей фонетического развития слов с древнейших времен.
    В целом, несмотря на все отмеченные условности, т. н. общетюркская лексика сформировалась в древнейшие эпохи, в период относительно более однородного состояния тюркских языков. Следовательно, анализ фонетического облика этого целого пласта под единым взглядом, подход к нему как к некоей фонетической системе, хотя и условной, может выявить какие-то закономерности или хотя бы подсказать новые предположения, необходимые для исторической лексикологии, исторической фонетики и этимологии. Однако на пути решения этой задачи имеются серьезные трудности. Одна из них заключается в том, что, несмотря на успехи в историко-лексикологическом изучении чувашского языка и значительное количество трудов этого плана, установлен пока еще далеко не полный состав и объем общетюркской лексики в словарном фонде этого языка. Да и вряд ли будет решена эта задача в ближайшее время, поскольку для ее решения нужны основательные историко-лексикологические и этимологические исследования, которые, в свою очередь, как уже говорилось, предполагают обязательный учет фонетико-фонологических особенностей разных пластов словарного фонда, в первую очередь самой общетюркской лексики.
    Естественно, мы не ставили здесь цели установления общетюркской лексики в чувашском языке в ее полном составе и объеме, хотя эта цель и сама по себе чрезвычайно важна; в этом направлении в свое время много было сделано В.В. Радловым, Г.И. Рамстедтом, Н.И. Ашмариным; эта работа продолжается и будет продолжаться до тех пор, пока ведутся этимологические изыскания в области чувашского языка. Та группа слов, которую мы анализируем (объемом 200 слов), выбрана произвольно. Единственный принцип выбора — это то, чтобы этимологически родственное слово параллельно существовало во всех или абсолютном большинстве тюркских языков. Разумеется, общетюркских слов в чувашском языке значительно больше двухсот, но для статистико-фонетического описания нам нужен был обозримый объем такого материала. В лингвистических исследованиях такой прием описания выборочного материала используется в тех случаях, когда т. н. генеральная совокупность материала не допускает анализа в целом. Полученные данные, будучи спроецированными на генеральную совокупность, согласно статистическому закону, дают приближенное представление об этой совокупности материала.
    Выбранный с помощью лексикографических и лексикологических источников общетюркский пласт чувашской лексики в статистико-фонетическом отношении анализируется со следующих точек зрения: общая фонетическая характеристика (слоговая структура, узкорядность-широкорядность); состав гласных и согласных фонем, встречающихся в словах этого пласта; фонотактические свойства (употребляемость фонем и их комбинаций в структуре слова); проявление известных в совр. чувашском языке фонетических законов и закономерностей, просодические свойства (место ударения); чувашско-тюркские этимологические звуковые соответствия. В совокупности эти и некоторые другие вопросы могут дать более или менее приближенное представление о фонетике общетюркской лексики в чувашском языке в ее генеральной совокупности.
    Из всего количества отобранных чувашских слов общетюркского характера 57% составляют слова двух- и многосложные, остальные проценты приходятся на односложные. Примерно такая же картина наблюдается и в других тюркских языках. При этом в ряду двухсложных слов 3—4% составляют числительные, у которых появление второго, слога представляет собой чисто чувашское, и исторически, и фонетически довольно прозрачное явление. Во-первых, второй «лишний» слог у чувашских слов объясняется наращением гласных ă, ĕ (чув. вуннă ≈ тюрк. он, ун; чув. пушă ≈ тюрк. бош, буш и др.). В роли наращивающегося гласного не встречаются другие чувашские гласные: а, э, у, ӳ, ы, и.
    Гласные ă, ĕ вместе с согласным встречаются на месте тюркских сочетаний «гласный плюс согласные [ү, g, v, w] или же на месте долгого гласного, тем самым также могут образоваться «лишние слоги»: чув. тăвар ≈ турк. дуз; чув. çăвар ≈ азерб. аүыз и др. В этом случае чувашское слово, как правило, имеет начальный согласный. Если же этимологически такой согласный отсутствовал, то слово в современном чувашском языке выступает с протетическим в, й, ç: чув. йывăç/йăвăç ≈ алт. аүаш;.чув. йăвăр/йывăр ≈ кирг. о:р и др.
    Любопытно отметить, что в чувашских вариантах общетюркских слов протезы й, ç встречаются и вне чувашско-тюркской субституции ăв, ăвă/ү, g, v, w: чув. йĕкĕр ≈ хак. ikic, шор. i:гic и др. Однако при этом в соседстве чаще всего бывают гласные ă, ĕ.
    В отношении переднерядности и заднерядности слова в нашем материале представлены в следующем соотношении: заднерядные (твердые) слова составляют 61%, переднерядные (мягкие) — 39%. Несколько иная картина наблюдается в других тюркских языках. Здесь процентное соотношение примерно равное: по 50%. Наши подсчеты показали, что и в языке древнетюркских памятников представлено то же самое соотношение, т. е. по 50%.
    Между чувашским и другими тюркскими языками расхождения по данному признаку в ту или другую сторону показывают около 30% слов. В связи с этим перед исторической фонетикой чувашского языка стоит серьезная проблема объяснения того, почему в общетюркских словах получился перевес в сторону заднерядных огласовок. Предположительно можно объяснить следующим образом.
    Очевидно, причина заключается в том, что в чувашском языке развилась качественно четкая дифференциация соотносительных согласных по твердости-мягкости и соответственно выработался характер слогового сингармонизма. Бывшие полумягкие согласные в результате такого развития приобрели полную мягкость и тем самым усилили фонетико-фонологический контраст сингармонически соотносительных слогов. Однако в большей части слов сами передние гласные могли перейти в задние для поддержания контраста в слоговом сингармонизме: т. е. *күн > кун «день».
    Разумеется, это довольно смелое предположение, но оно основано на бесспорном факте из области относительной хронологии языковых явлений — переход передних гласных в задние не мог произойти раньше становления соотносительности согласных по твердости-мягкости в ее современном виде.
    В отобранном общетюркской пласте чувашской лексики встречаются все гласные фонемы, характерные для современного чувашского языка. При этом по частотности они распределяются следующим образом: ă — 21,5%, ĕ — 21,9%, а — 18,6%, э — 8%, у — 13,1%, о — 4,2%, ы — 4,8%, и — 5,9%. Как видно, наиболее частотными являются гласные ă, ĕ. Эти гласные по-особенкому ведут себя и в отношении этимологических
    соответствий гласным других тюркских языков: среди тюркских гласных у них оказывается наибольшее количество соответствий.
    В отношении употребления согласных следует отметить следующее. Геминаты, являющиеся характерной особенностью фонетики современного чувашского языка, в наших обшетюркских словах не встречаются, если не принимать в расчет их употребления в числительных. Можно предположить, что у последних геминаты появились относительно недавно и представляют собой результат фонетического выравнивания их форм при простом счете и семантической дифференциации от форм с соноризованными согласными: 1) по аналогии с более ранними токуз > тăххăр «девять», секиз > саккăр «восемь», ики > иккĕ «два» для счета от 1 до 10, характеризующегося, как правило, ритмическим однообразием, образовались формы пĕрре (с незакономерным ударением на первом слоге) < *бир «один», виççĕ < *уч «три», т(ă)ваттă < дöрт «четыре», пиллĕк < *биш «пять», улттă < *алт «шесть», çиччĕ < *еди «семь», вуннă < *он «десять»; 2) формы с краткими соноризованными (звонкими) согласными семантически закрепились за счетом предметов в сочетаниях типа пĕр утăм «один шаг», ик(ĕ) утăм «два шага», виç(ĕ) утăм «три шага» и т. д.
    В общетюркских словах не встречаются не только, геминированные шумные, но и геминированные сонорные согласные, у которых признаки долготы и краткости в современном чувашском языке никак не осложнены глухостью-звонкостью и потому фонематически могут быть интерпретированы только однозначно — как фонологически значимые признаки. Этот факт не может не обратить на себя внимания историка чувашского языка, ибо одной из актуальных проблем исторической фонетики является объяснение геминации согласных (и шумных, и сонорных).
    По данным нашего материала, в начале общетюркских слов не встречаются согласные р, л, н. Из этих согласных относительно р давно известно, что в тюркских языках в анлауте он появился только в результате иноязычных, в основном арабо-персидских, заимствований. Поэтому можно сказать, что наш материал лишь подтверждает уже известный факт. Остальные два согласных (л, н) в тюркских языках в анлаутном использовании, очевидно, тоже неисконны. Во всяком случае, даже поверхностный исторический взгляд показывает, что слова на анлаутные л, н как в чувашском, так и в других тюркских языках в большинстве случаев нетюркского происхождения. То же самое относится и к языку древнетюркских памятников.
    Другим источником появления анлаутных л, н могло быть внутреннее фонетическое развитие конкретных языков, хотя такой источник пока представляется менее очевидным, ибо требует специального и детального изучения.
    Говоря об анлаутном употреблении согласных в словах нашей выборки из общетюркского пласта, следует отметить еще согласный в, который в словах собственно тюркского происхождения в начальном положении встречается только в виде протезы на месте гласных о, ö, у, ӳ других тюркских языков. Вообще надо сказать, история губно-зубного анлаутного в разных группах тюркских языков представлена по-разному. Источниками его становления могли быть такие факторы, как внутреннее фонетическое развитие, влияние языковых субстратов и адстратов, лексические заимствования из нетюркских языков, главным образом из арабского и иранских языков.
    Начало общетюркских слов, по данным нашей выборки, интересно еще тем, что слова с вокальным началом в чувашском языке составляют примерно 15%, тогда как в других тюркских языках их около 25%. Такая разница в основном обусловлена развитием в чувашском языке протетических в, й, ç (вуннă «десять» ≈ башк., тат. ун, кумык., нюг. он; йывăç «дерево» ≈ аүач; çăвар «рот» ≈ кирг. о:з, узб. оүиз и др.).
    Таким образом, произвольно отобранный общетюркский пласт чувашской лексики, фонетически хотя и представляет некоторые особенности, но в целом он довольно близок к аналогичной лексике других тюркских языков, с одной стороны, и к остальной части чувашской лексики — с другой. Во всяком случае, создается впечатление, что многие его фонетические черты могли бы быть объяснены на основе тюркского же материала. Сказанное можно проиллюстрировать на таком примере.
    Видимо, у исследователей не вызывает сомнения развитие тюркских форм типа у:р, ауыр, о:р, авур, а:р ≈ чув. йăвăр «тяжлеый» из древней формы с глубокозаднеязычным согласным ү. Однако какова причина того, что в одних языках этот согласный совсем исчез, оставив после себя долготу гласного, в других его заменили губные гласные и согласные? Фонетически можно объяснить, почему ү заменился звуками в, в˚. Потому что это наиболее близкие ему звонкие проточные звуки. Тем не менее в чем причина такой замены? Можно предположить, что была нарушена или частично поколеблена в силу каких-то причин, которые также требуют объяснения, парность этого согласного с другим гоморганным согласным по звонкости — глухости. В частности, глубокозаднеязычный глухой согласный или исчез, как, скажем, в чувашском, где он был заменен другим согласным, или же в силу разных исторических процессов утратил морфологические связи с ү. В результате ү, оказавшись в изоляции, претерпел полное или частичное изменение или исчез совсем.
    В отношении чувашского языка, где ү в одних случаях исчез совсем, в других заменился звуком в, возможно и другое предположение: в связи с зарождением явления соноризации интервокальных шумных образовалась новая пара заднеязычных проточных (тух ≈ туүать), поэтому древний *ү оказался в изоляции. То, что согласные, которым по фонетической природе положено быть в соотносительных связях, не любят нарушения этих связей, не любят нарушения системных отношений, — факт общеизвестный. Исследователи часто ссылаются на него в типологических исследованиях.
    Рассмотренный пример, на наш взгляд подсказывает весьма полезное предостережение: в этимологических или вообще историко-лингвистических изысканиях в области одного конкретного тюркского языка, в частности чувашского, без достаточных на то оснований поиски не следует выводить за рамки тюркских языков, за пределы ближней истории. Некоторые явления лексики, фонетики и грамматики вполне могут быть объяснены внутритюркской реконструкцией. Это не значит, что не нужно знать и держать на прицеле параллели из неродственных языков или из языков далекого родства. О них нужно помнить, чтобы не впадать в другую крайность.